Земля под ногами, камешки, песчинки. Иногда он часами смотрел на это. И ему становилось... хуже. Просто хуже. Сидение здесь ничего не давало. Оно ничего не меняло. Не получалось войти в транс, не получалось насладиться этим одиноким сейчас местом, чтобы ощутить себя вдали от них, а потому вернуться. Нет. Ему нужно было полное освобождение, ему нужно было что-то, что ждало бы его завтра. А без этого подобное сидение ничего не давало. Это лишь несколько часов. А в целом он будет снова там, ему придется вернуться. Что толку от этого сидения? Никакого. Но все же он сюда шел. В том числе потому, что тут можно было погрузить совсем сильно в свою горечь, а это доставляло некую радость. Странную радость, радость, которая... не радовала. Иногда радость радует тем, что она есть, а вот тут она была нерадостная. Бред вроде, но это только кажется. На самом деле этот человек, сидя тут, на камне, все это чувствовал, потому для него бредом оно никак не было. А сознание у него было ясное. Сам он сомневался в этом подчас, когда уставал от внутреннего давления, но это он, а я вам, как наблюдатель сторонний, скажу, что сознание его было светлое, как стеклышко. Потому, что кому-то бред, ему - реальная жизнь. Его жизнь. И другой у него не было.

Ладно бы сказать, что они не хотят иметь дело со стеной, живут в своем мире, то ли созданном ими самими, то ли для них и под них построенном. Ну а он в стороне от них. Эдакий отшельник, байроновский герой, Евгений Онегин, Чацкий. В общем, многих можно назвать. Да та же Катерина у Островского. Так нет же, не чувствовал он себя так. Не ощущал. Ему казалось, что он с ними. Потому что, будь он Онегиным, мучился бы, но мучился своим миром, своей жизнью какой-то, отрешенной. Отрешения хотелось этому, сидевшему на камне. Но какое там отрешение. Он с ними живет, их мир делит, причем во многом. И при этом чужой там... Выходит, и тут чужой, и отшельникам чужой... И кто же тогда? Вот это его пугало. Когда накатывал этот страх, уже и на камне сидеть не хотелось. Ибо понимал же, что сидение на камне - это как бы признак отшельника, оторванного от всех. Но ведь знал, что не такой, что не отрекся от всех. Чего ж тогда тут сидеть? Назад идти надо. А там одиноко, там пусто... Куда податься? Некуда. Это было страшно. В эти секунды, в эти минуты уже не стена его не интересовала, не пустота в сознаниях - пугало то, что он ощущал, словно и нет у него мира, жизни. И камня этого нет, нет этого образа одинокого, сидящего на камне - это не его образ. И он не видит черного снега, не видит, как тот тает, открывая взору белую смолу - не видит он такого! Видел бы - был бы отшельником, иным. А он видит только белый снег, обычный, как все. Он тут. И не тут...

А стена стоит. И он понимает, что можно было бы... Да и они понимают. Но у них граница. А у него нет. Но и не безграничие. И что ему делать? Где взять черный снег, где взять белую смолу? Нет их, нет... Он не отшельник. Он просто чужой...